Когда приходят великаны. глава 1

— Так, — строго сказал Игн, — теперь по-другому будет. Ты про этого Атава забудь, ясно тебе? Ежели он в том отряде был, что на нашу станицу пришел, так его и в живых уже нет. А у челубеков так заведено: что приятно — то и правильно. Жизнь дана для радости. Чем больше радостей проживешь, тем выше после смерти по небесному древу заберешься.

— Скажи, все челубеки такие добрые, как ты? Не обидят они наших девок? — тихонько спросила Умана. Грелась она в объятиях врага и захватчика ее деревни, ведь никто ее раньше в своих руках не грел.

Игн ухмыльнулся ее наивности:

— Всякие есть — и добрые, и не слишком. Как и среди людей. Да только ты про других не думай. Ты мне лучше скажи, где топор взять и молот с гвоздями? Кровать новую справить надобно, да побольше, чтобы мне по росту была! А пока я буду мастерить, беги на кухню, я голодным быть не люблю!

Работал Игн за пятерых, а ел за семерых. К ночи новая кровать с половину избы была готова, а три кастрюли жирной похлёбки с требухой — съедены. За столом и познакомились. Забавы — забавами, а из одного котелка хлебать разве можно, не зная, об чью ложку своей стучишь?

***

С завтрашнего дня Игн уже не был нахлебником, а вовсю промышлял в бору, откуда тащил кабанов, зайцев и тетеревов. Уманка только и успевала мясо солить. В два счета пристроил великан к дому горницу, чтобы стало просторнее, и перекрыл просевшую за зиму крышу.

Освоились челубеки в деревне и стали свои порядки наводить. Срубили под корень деревянную фигуру Первоматери. Та давно мхом поросла — много лет в центре селения стояла меж амбаром и домом знахарки. Спалили богиню и пепел развеяли со всем почтением. Издавна челубеки знали, что жизнь зароняет отец, а не мать. А потому уд почитали. Все деревянные божки у челубеков на манер уда восставшего к небу колом торчали. Вырезали им лицо, а сверху шапку надевали, чтоб головку обозначить.

Вот такого бога они и вырезали из цельного дубового ствола и на место прежней богини поставили. Плакали старики, а чего тут сделаешь? Девицы поворчали-поворчали, да и стали дары новому идолу приносить. Не уберегла их Первоматерь от бед, так может Отец убережет?

О богах Уманка знала мало и не шибко в них верила. Был, правда, недобрый Создатель, что поместил её к Атаву на погибель. Но уж проще думать, что муж его выдумал. Перед брачной ночью с Атавом девичества её лишили волхвы в бане топленой и рассказали, что жизнь внутри женщины зарождается, если великая Первоматерь так повелит. Муж ей быстро разъяснил: без его семени богиня ничего повелить не может. А потому слушаться надо только его, ведь он сильней Первоматери и знает, как жить надо. Вот и все, что по юности знала Умана о небесном устройстве и укладе её новой жизни.

Теперь порядок иной стал, и к челубекскому божку она подходила с благодарностью. Повезло ей с Игном, не обижал он ее, хотя и мог своей силой пользоваться.

Быстро великан с Уманой друг к дружке прикипели. Всюду Игн ее с собой брал — и в лес за дровами, и к реке за водой, и даже на охоту. На дерево ее посадит, пусть ногами болтает, а сам оленя выслеживает или косулю. Приглядывал за ней издали, когда та с бабами яблоки собирала, одну надолго не оставлял. Сначала — чтобы не умыкнули собраться-великаны, жадные до свежей щели. А к лету так привык, что уж и расставаться не хотелось. Много Игн разных девах на сук насаживал, но мало кто ему в душу западал. Эту, незнамо почему, обижать не хотелось. Было особенное что-то в ее запахе и в том, как она его кол сжимала.

Часами они говорили и все наговориться не могли

Рассказал он ей без утайки, как жил почти сорок лет и что повидал. Что дети у него уже взрослые, а любви за жизнь так и не приключилось. Про челубеков поведал, и что век у них долгий: до ста годков, а то и больше живут. Уманке все любопытно, а Игну в радость на ее расспросы отвечать. Никто его прежде так не расспрашивал, да и кому бы?

Об одном не хотел девице рассказать — что за амулет на шее носит. Странный то был амулет и видом напоминал бутылек с рунными символами на грубоватом кожаном шнурке.

— Это так, в помощь вещица, — отмахивался Игн. — Придет срок, расскажу. Пойдём-ка лучше смородины соберем, чтоб не с пустыми руками из леса возвращаться.

Когда ходили за грибами, ягодами и кореньями в рощицу, Уманка сильно отставала — трудно ей было за Игном поспеть. У того ноги длинные, шаг широкий. Он сначала на руки ее подхватывал и нес, будто дитё куколку, чтобы быстрей до поляны дойти. Потом догадался, что на плечах катать сподручнее.

Сядет челубек в траву, Уманка на плечи ему прыг и от восторга ну пищать — высоко сижу, далеко гляжу! А что ему, девчонка легкая, ходить так быстрей, да и руки свободные. Он может набрать даров леса. А она тем временем ему виски размять, бороду расчесать, а если голову запрокинуть, то за щеки обнимет и поцелует.

— Оседлала тебя девка? — потешались другие челубеки, завидев их. — От рук отбилась и катается на тебе, как на коне? Ты, если надо, кликни, командир, мы ее поучим!

Другие великаны хищно поглядывали на Уману и делали грубые знаки.

Игн только хмурился:

— Своих самок учите, а эта — моя! — и уходил в лес со своей наездницей на плечах.

Досадливо плевали на землю великаны, уж больно им хотелось недоступную Уманочку взнуздать. Многих девок в деревне челубеки напоказ пользовали, брали, где удалось застать, а порой и делили меж друг другом. Уманка же была под защитой Игна, и никто не смел к ней притронуться. Никому не хотелось связываться с воеводой да бед на свою голову искать.

Так и узнала из слов других великанов Умана, что Игн — командир челубекского отряда. Властью своей он не бахвалился и среди собратьев держался на равных. Девок портить не запрещал. Понимал, что взбунтуются челубеки, обозлятся. Само собой вышло, что стал Игн главой деревни, хотя порядок наводить в ней не спешил. Впервые за долгие годы он жил мирной жизнью. А разум его теперь занимали не битвы и сражения, а округлый круп Уманки.

Однако же пришлось Игну бразды правления в свои руки брать, когда встала по лету жара и засуха. Пересохла речушка единственная в округе, откуда воду носили. Собрал Игн своих челубеков, стали они совет держать, где воду достать. Решили копать колодец. Сработали десяток грубых лопат и через три дня управились, докопались до воды. Глубокой получился колодец, если камешек уронить, то и плеска внизу не услышишь.

Деревня только диву давалась. В другие годы от засухи неурожай терпели, молились, ходили к другой реке за семь верст, а колодца сделать не сподобились. Трудная это работа, да и кто знает, где она есть под землей, вода-то?

Челубеки же, не в пример людям, такие вещи чуяли. Знали, что ветру шепнуть, чтобы шапку не сдул. Как дерево срубить, дабы не обиделось и выросло новое на будущий год. Как сеять, чтоб по три урожая кряду снимать. С охоты обильно приносили свежую дичь, рыбу ловили с хитрецой, та сама в ловушки прыгала.

Зажила людская деревня с челубеками сытнее, чем в былые годы. В достатке и под защитой. Не нашлось больше дураков с великанами связываться и войной на них идти. Переименовали деревню из Кряжевки в Челубековку, надпись резную справили и на дороге к столбу приколотили. По нраву пришлось великанам житье с девками, не хотели они домой возвращаться

Не каждая могла смириться с ежевечерней пыткой сажания на кол. Мазали они чресла барсучьим жиром, чтобы лучше великанские уды скользили. А все едино — мученье он мученье и есть, как его не умащивай. Поговаривали девицы, что ежели челубека сильно разозлить или раззадорить, то дубина его в такое превращается, что и сказать страшно.

И вот как-то раз порвали одну девку великаны насмерть. Замучали бедную у ночного костра, забавляясь всей ватагой, и померла та к утру, истекла кровью. Что с ней делали, того Уманка не знала, а Игн ей не говорил.

— Ни к чему тебе, — сдвинул он брови, — это знать! Еще испугаешься и меня потом к себе не подпустишь.

И пошел разнос чинить.

Показал Игн командирский гнев. Собрал отряд и приказал Лихону — самому старшему после себя, всыпать виновникам плетей на глазах у собратьев. Рвал и метал, грохотал так, что слышно было за высохшей рекой. А что проку? Девку не воскресишь.

С тех пор остерегались челубеки девах мучить. Таких узких щелок, как у человеческих самок, ни у кого больше нет, а до этого дела великаны ох какие охочие. Вот только хрупкие девки и слабенькие, только ткни и рвутся.

Не любили в деревне Енаву, дерзкая она была и непочтительная. Может, оттого челубекам хотелось ее унизить и всей гурьбой взять. Да только где это видано, чтобы за непочтительность карали смертью? Если так и дальше пойдет, кто следующей станет?

Затаили девицы на челубеков обиду за умученную до смерти подругу. И раз ночью, когда весь хутор спал, устроили тайный совет. Никому не хотелось умирать на великанских палках. Стали девки думать и гадать, как дальше быть.

— Надо от этих челубеков проклятущих избавляться! — стала подзуживать баб скорая на словцо и на расправу Алика. — Тот, что в моем доме живет, надоел пуще горькой редьки! Ног не моет, по ночам пердит, а лечь на печи мне не разрешает. Спи, говорит, у меня под боком, мне так теплее!

— И меня умучал челубечище, — поддержала дочку немолодая, но все еще статная Рулла. — Мне уже не семнадцать лет, чтобы по три раза на дню сношаться. А этот черт с меня не слазит! И ладно быть хоть приласкал или приголубил, так нет! Плюнет на руку, смажет между ног и ну давай наяривать. Сил уже никаких его терпеть!

— Страшно, девоньки, — заныла Юнона, — а вдруг мой тоже меня с дружками решит поделить? Его-то дубину я худо-бедно могу впустить, но две сразу — хоть убей, не влезут!

Умана слушала женщин и холодела. Как же так? Они страдают, а она будто сыр в масле катается! Игн и добр к ней, и заботлив, и ласкает так, что ничего слаще с ней жизни не было. Засыпать станет — руку широкую ей под голову кладет. Просыпается — нежности на ушко шепчет. То рассмешит ее, то похвалит, а уж как содрогается на его колу Уманка, так от одной мысли жарко становится.

Рыжие сестры-близняшки Олла и Юлла переглянулись и заявили в один голос:

— Надо устроить в честь великашек пир да и отравить всех скопом!

Девичьи головы повернулись к сестрам. Все заговорили хором:

— Но как мы это провернем?

— Это сколько же отравы надо на таких здоровяков!

— Какой грех страшный так поступать!

— А что будет с деревней? — в гневе поднялась Умана. — Об этом вы подумали, сестры? Они нам колодец выкопали и от засухи спасли, вы что, совсем добра не помните? Без челубеков нам будущую зиму не пережить! Мужчин у нас нет, одни дети и старики. Запасы великаны все подъели. Охотятся они на славу и собирают быстро. Только этим и сыты.

— Проживем! — отмахнулась Рулла.

— Станем коров резать, — осклабились близняшки.

— Тебе хорошо говорить, тебя твой челубек любит! — заголосили остальные

Неужто и впрямь любит? Но думать сейчас надо было не о том. Надо было баб вразумлять.

— Нельзя челубеков травить! Давайте договариваться! Челубеки — тоже люди, понять должны! Вы с ними говорить-то пробовали? Просить языком человеческим? — настаивала Умана, водя глазами по лицам.

— Да чего с ними говорить, — загалдели девки, — они и слушать не станут, хвать за это дело и поехали!

— Какие же они люди, — вскричала Джера, — разве люди уморили бы Енавку?

— Люди еще и не такие ужасы способны, Джера, — напомнила Умана. — Чем мой муж Атав лучше? Он надо мной три года измывался, чтоб до смерти довести. Все голодом и холодом морил по заветам святого страдотерпия! Я к началу войны только мечтала о быстрой смерти, лишь бы это кончилось!

— То другой разговор, — подбоченилась Джера. — Вера — дело святое! За святое можно и пострадать!

Долго плакались друг дружке женщины и все никак не могли договориться. Одна Феба молча крутила соломинку в руках. Умана подсела ближе к кареглазой девице, что по годам могла ей прийтись старшей сестрой.

— Феба, а ты чего молчишь?

Живот у той еле заметно округлился. Великан, с которым она жила, времени даром не терял.

— А чего кричать понапрасну? — вздохнула Феба. — Меня Лихон мой не обижает. Наоборот. Давай на ушко скажу...

Она приблизила губы к уху Уманы и щекотно зашептала:

— Мы с ним валетом ложимся, он меня к себе на рот сажает и целует между губ так, что я от неги кричу и сжимаюсь. Сладко, сил нет! А я облизываю головку его елдака длинного, и такое начинает твориться, ни один человек так не сможет! А дальше ты сама знаешь...

— Не знаю, — удивилась Умана, — что такое, расскажи!

Феба таинственно ухмыльнулась.

— Твой, наверное, тебя до поры пугать не хочет. Можно позавидовать. Лихон в первую же ночь мне показал, где раки зимуют, громко же я кричала... Пусть лучше Игн сам тебе откроется, не буду прежде времени тебя накручивать.

Умана взволнованно охнула. Неужто это то самое, чем Енавку замучали? Почему же тогда Феба такая довольная? Стала Умана у девицы допытывать да испрашивать, чтоб тайну открыла. И тогда Феба зашептала еще тише, чтобы не услышали в девичьем кругу:

— Ствол мужской, он ведь орудие, как нож. А ножом можно и хлеб для голодного нарезать, и убить. Что получится, решать тому, кто нож держит. Лихон вот знает, что со своим инструментом делать. Игн тоже наверняка не лыком шит. Так что не бойся. Если хочешь, приходи как-нибудь ко мне на двор, чаю заварим и поговорим без лишних ушей, пока все будут в поле работать. Я-то теперь в поле не хожу, мне ребеночка беречь надо.

— Челубеночка, — с нежностью поправила Умана. — А ты не боишься, что от великана рожать будет трудно?

— Нет, что ты, — заулыбалась Феба, и огладила свой живот, — от них младенцы даже меньше людских рождаются, зато растут быстро! Лихону мать рассказывала. Она тоже человек...

Обе поглядели на квохчущих девок, озабоченных своими бедами.

Чуть не до рассвета судачили, вспоминали грехи челубеков и плакали, так ничего и не решили. Чудом удалось Умане убедить женщин со своими великанами начистоту поговорить, авось чего и поймут. Вернулась Умана домой под утро, неслышно скользнула в избу, разделась и забралась к Игну под крылышко. Тот во сне засопел, обнял ее и прижал к сердцу.

А на утро разыгралась буря. Только накормила она Игна, как стал он ее пытать:

— Ну что, красна девица, рассказывай, где ночью шастала!

Она аж обмерла. Нельзя было про девичий совет говорить. Коли узнает великан, что отравить его ватагу хотели, житья девкам не станет.

— Так я к Енавкиным сестричкам ходила, утешала.

Плачут они, что сестру ихнюю загубили, — начала было Умана.

Хитер был Игн, а хитрость свою скрывал за напускной простотой. Догадывался он про тайный совет и страсть как разозлился, что стала Уманка ему лгать.

— Был я у Енавкиных сестричек, — сказал он в сердцах, — их поутешал и сам поутешался! Да только тебя там не было!

Кипучая ревность обожгла Уманке сердце, как услышала она такие слова. Привыкла она, что Игн только с ней желание утоляет, а к другим девкам не ходит. Возомнила себе невесть чего. Может и зря? Может быть, пользуется ей челубек, как и другими самками в захваченной деревне? Больно ей стало, не признавалась она себе, что к великану душой приросла.

— Ах ты так?! — вскричала она, и слезы подступили к горлу, — так и я тоже тешилась вчера с твоими собратьями! Всю ночь до утра!

— Что ты мелешь! — взревел Игн, не веря ей, — а ну правду говори, а не то сейчас так тебя проучу!

— Кто ты такой, чтобы меня учить! — дерзит Уманка, — я тебя в свой дом не звала, явился — не запылился и хозяином сказался! Возвращайся туда, откуда пришел!

Рассвирепел Игн не на шутку. Ремень с пояса стянул и ка-а-ак хлобыстнет по столу:

— Ну сейчас ты у меня получишь!

Уманка от страха запищала и стала к двери пятиться. Да только разве от челубека ускользнешь, да к тому же от воеводы? Схватил ее Игн в охапку, пригнул за шкирку задом к верху и ну давай ремнем охаживать. Плачет Умана:

— Пусти, не тронь меня! — кричит, — ах, пусти же!

Не слушает Игн девчонку, а чего ему — он большой, а она маленькая. Присел на пол, на колени ее себе животом уложил и поучает. Платье задрал и по голой коже лупцует. Злится Игн, а все же силу в руке сдерживает, чтобы милой не навредить.

— Будешь правду говорить?! Ну?!

— Злой великанище! — визжит Уманка. — Ничего я тебе не скажу!

Зарычал Игн, накалился яростью. Звонко ремешок кожаный о девичий тыл ударяется. Краснеют нежные холмики. Ишь, что удумала, хамка! И за меньшее он дома челубечек к коновязи привязывал рядом с лошадьми и порол. А только великаншам все едино — кожа у них грубее девчачьей и норов несгибаемый. Что бей, что нет, все равно по-своему сделают. Их пороть — только себя утомлять. То ли дело человечью девку стегать — и самому душу отвести, и ей наука.

Голые Уманкины ляжки перед глазами ходят. Распалился Игн, а девка все кричит. Надобно ей рот заткнуть. Развязал он штаны, и оттуда толстый дрын выпрыгнул. Взял он девчонку за голову и стал ей в роток пихаться.

— А ну-ка умолкни и язык достань! — велит.

Уманка носом крутит, плачет. Широченная головка ей в рот лезет, душит. Раскрыла она зубы до самого предела, натянулись губки, и втиснулся кончик дубины великанской внутрь, о нёбо трется, хлюпает.

Стонет Игн, а руку с затылка девичьего не убирает — крепко держит, чтобы не убегла. А для острастки девку по заду ремнем потчует.

— Вот так-то лучше! — недобро ухмыляется, — вылизывай давай как следует! Сейчас узнаешь, от чего я тебя берег и что мои собратья с тобой могли сделать!

Задрожала Уманка от страха, но уд послушно лижет. Чуть только замедлится — как тут же ремень на нежные бедра опускается. Слово сказать хочет, прощения запросить и пощады, но язык елдаком великанским занят.

Приноровилась она так его заглотить, что головка почти вся в роток заходит. Но где там! Не залезть ей целиком в девичьи уста, слишком велика. Мучает девку челубек, по заду поясом стегает, губ разжать не дает. Наговорилась, полно, хватит, пускай теперь для дела свой рот займет...

_________________________________________________________

Закинь мне на счет двадцатку на леденцы. Я буду сосать их в мыслях о тебе. И продолжение сказки появится быстрее;)

Номер QIWI-кошелька: 79957957157 <